«Его же царствию несть / не будет конца»
В этом отрывке текста Символа веры текстологическая проблема становится проблемой адекватности перевода. Считают, что «буквальный перевод ου̉κ ἔσται τέλος — нет и не будет конца (специфическая грамматическая форма, аналога которой в современном русском языке нет)». Б.П. Кутузов указывает, что архим. Амфилохий (Сергиевский-Казанцев) находил примеры рукописных переводов ХI в. греческого ἔσται словом есть. Пример перевода έ̉σται через настоящее время есть и в Ильиной книге: «аще бо крьщю тя, кл‘еветьно ми iесть» (Канон на Крещение Господне (6 января), песнь 4, тропарь 3) — в греческом соответствует κατήγορον μὸι έ̉σται. Так или иначе, но все просмотренные нами рукописи (в том числе и исповедание митрополита Илариона) одинаково дают старообрядческую форму текста несть конца.
Формы будущего и настоящего времени не будет и несть в данном случае имеют именно смысловое вероучительное различие. В самом деле, если в тексте читается несть конца, то внимание слушателя не фокусируется на начале действия, предполагается отсутствие конца и концентрируется внимание на том, что Царство Христово уже действует в настоящее время. С другой стороны, выражение не будет конца не акцентирует начала действия и его состояния на настоящий момент, но переносит смысловой центр тяжести на отсутствие концовки.
Евангельский контекст, к которому апеллируют оба варианта текста Символа веры, еще более различен, нежели в случае с Девой Марией. Форма несть четко указывает на действие Царства Божия в настоящий момент. В Евангелии Христос неоднократно подчеркивает: «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21), «Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, да ядите и пиете за трапезой Моей в Царстве Моем…» (Лк. 22:29–30, ср. 23:42). «Царство Мое не от мира сего, — сказал Христос в ответ Пилату, — если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан иудеям, но ныне Царство Мое не отсюда» (Ин. 18:32, ср. Мф. 28:20). Все эти запоминающиеся тексты читаются либо в праздники, либо по воскресным дням, и потому сильно воздействуют на сознание слушающих.
На литургии вневременность присутствия Царства Божия также неоднократно подчеркивается. Царство Божие уже открыто нам в Божественной литургии возгласом «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков». Происходящее на литургии получение от Бога освящения Св. Даров и присутствие в них Самого Господа Христа уже является воплощением Божественного Царства. Перед пением Символа веры духовенство приветствует друг друга словами: «Христос посреди нас! — И есть, и будет!».
Напротив, слова не будет конца имеют эсхатологическую перспективу, предполагающую отсутствие Христа сейчас в мире и начало Его царства после Второго пришествия и Суда. Надо отметить, что к XVII в. мировоззренческая основа изменилась скорее в пользу нового текста. Старообрядцы не менее, а порой куда более новообрядцев были подвержены эсхатологическому ужасу, заставлявшему их оканчивать жизнь в кострах гарей, видеть в господствующей Церкви и государстве торжество антихриста, создавать согласия бегунов и странников. Сама обстановка начала и середины XVII в. характеризовалась сильным эсхатологическим напряжением, как это показал С.А. Зеньковский. Это стало одной из основных причин распространения крестьянских бунтов в ХVII–XVIII в., о чем убедительно писали А.М. Панченко, В.И. Буганов и другие.
Возвращение к прежнему ориентиру на литургию как возвещение актуального для верных Царства Христова произошло совсем недавно в лице богословов парижской школы и Американской Православной Церкви (прот. Н. Афанасьев, прот. Г. Флоровский, прот. А. Шмеман, прот. И. Мейендорф). В случае данного разночтения можно наблюдать, как изменение текста Символа веры стало симптомом уже свершившегося переворота в сознании.
«В Духа Святаго, Господа [истинного и] животворящаго»
С ХIV в. существовало как минимум семь вариантов текста седьмого члена Символа веры:
1. въ Духа Святаго Господа животворящаго; древнейший вариант: РНБ. F. п. II. 1. ХIII в.. Л. 13об. (Рязанская Кормчая); РНБ. Q. п. I. 38. ХIII в. Л. 1об. (часослов); РНБ. Q. п. I. 57. ХIII в. Л. 143; РНБ. Софийское собр. 1173. 2 пол. ХV в. Л. 311; РНБ. Софийское собр. 1418. ХVI в. Л. 187.
2. въ Духа Святого истинного и животворящаго; древнейшая рукопись: БАН. Собр. Каликина. № 123. 1390 г. Л. 2об. (Пандекты), текст Символа веры вписан писцом конца ХVII в. на восполненных листах. РНБ. Собр. Погодина. 270. 1-я четв. ХVI в. Л. 475об.; Соловецкое собр. 1116/1225. 1564–1568 г. Л. 530.
3. во Духа Святаго истиннаго Господа и животворящаго: РНБ. Софийское собр. 1052. 2-я пол. ХIV в. Л. 100; Собр. Погодина. 380. 1601 г. Л. 141.
4. въ Духа Святаго Господа истиннаго и животворящаго: РНБ. Софийское собр. 1127. рубеж ХIV–ХV вв. Л. 10 и 24; РНБ. Соловецкое собр. 1146/1256. 1566–1569 г. Л. 201.
5. въ Духа Святаго Господа и животворящаго: РНБ. Соловецкое собр. 1128/1237. 1494 г. Л. 415. Исповедание веры митрополита Илариона.
6. въ Духа Святаго Господа истиннаго животворящаго: РНБ. Соловецкое собр. 754/864. ХV в. Л. 148об. и 161об.
7. во Духа Святаго истиннаго Господа животворящаго: РНБ. Собр. Погодина. 417. 1630-е гг. Л. 96об.
Такое разнообразие вариантов объясняется следующим образом. В реконструированном греческом тексте Никео-Константинопольского Символа веры текст восьмого члена выглядит следующим образом: καὶ ει̉ς τὸ πνευ̃μα τὸ ά̉γιον τὸ κύριον καὶ ζωοποιόν. Разделим фразу на две части; первая часть καὶ ει̉ς τὸ πνευ̃μα τὸ ά̉γιον переводится следующим образом: и в Духа Святого. Определение к слову τὸ πνευ̃μα слово κύριος имеет несколько значений, среди них:
1. Господь,
2. законный, узаконенный, действующий, истинный, настоящий. Следовательно, текст можно перевести либо и в Духа Святого, истинного, животворящего, либо и в Духа Святого, Господа, животворящего. По правилам греческой грамматики все слова с артиклем, стоящие за определяемым словом (τὸ Πνευ̃μα) являются определениями, то есть прилагательными, а прилагательные с артиклем согласуются в роде, числе и падеже с определяемым словом. Слово κύριος получило вместо артикля мужского рода ο̉ артикль среднего рода τό, который, следовательно, относится к слову Πνευ̃μα. Есть примеры перевода наречия κυρίως прилагательным истинныи. В Ильиной книге слово истинныи встречается 9 раз (три раза оно служит переводом слова ὀντως, по одному приходится на λογικός, ό̉λης, α̉ληθῆи κυρίως). Как прилагательное κυρίως стоит в следующем тексте: Тѣмже тя истинноу Богородицю славимъ (Σεσαρκωμένον Λόγον… τέτοκας σε κυρίως Θεοτόκον πάντες ευ̉σεβῶς δοξάζομεν).
Двусмысленность и неопределенность греческой формулировки отразилась на древнерусской рукописной традиции с самого начала. Иногда в одной и той же книге можно было встретить разные варианты чтения седьмого члена Символа веры (например, некоторые экземпляры Кирилловой книги, в творениях прп. Максима Грека), и разногласий по этому вопросу не было. Можно думать, что причиной тому — встречающееся в греческом тексте в этом месте разночтение по разным рукописям. Можно встретить три варианта чтения этого места в греческом тексте: τὸ κύριον τὸ ζωοποιόν; τὸ κύριον καὶ ζωοποιόν; τὸ κύριον καὶ τὸ ζωοποιόν. Вопрос о правильности указанных выше вариантов впервые был поднят в середине ХVI в. Ученик прп. Максима Грека Зиновий Мних (ум. ок. 1568) в 52 главе своей книги «Истины показание к вопросившим о новом учении» рассматривает проблему так: этот вопрос не принципиален, но предпочтение отдается варианту Господа животворящего без эпитета истинный. Однако был предложен и другой способ решения проблемы: коль скоро возникает двусмыслица (слова Господь и истинный различны по значению), нужно употребить оба слова для полноты значения, тем более что ущерба для смысла нет. Последним по времени документом, предпочитавшим видеть в тексте только одно слово, был Стоглав, в котором соборные отцы специально оговорили этот вопрос: «Тако же и Верую во единого Бога суще, и глаголется и в Духа Святаго истинного и животворящего, ино то гораздо. Неции же глаголют: и в Духа Святаго Господа истинного, ино то не гораздо. Едино глаголати или Господа, или истиннаго». С середины ХVI в. в часословах, затем в Кирилловой книге и других богослужебных книгах, начали печатать оба слова вместе, этот вариант прочтения и сохранился до начала никоновой реформы. С ее началом присутствовавшие в Москве греки-справщики (Арсений Грек, Паисий Лигарид), обратив внимание на то, что в этой части славянского Символа верывместо одного слова греческого текста стояло целых три, без долгих раздумий выкинули то, что посчитали лишним.
Окончательное закрепление в ХVI в. в тексте Символа веры слова истинныи было вызвано, надо полагать, тем, что были найдены текстовые параллели как в самом тексте Символа, так и в других богослужебных текстах. Была проведена аналогия и со словами о Христе в самом тексте Символа веры — Бога истинна от Бога истинна: «Святии же отци съ душьну и умну имуть плоть Господа нашего Исус Христа быти извѣстивъше. Душю имущю нашимъ душамъ единосущну, и Бога истинна и Господа животворяща Пресвятаго Духа уясниша». То же можно видеть и в толкованиях на Символ веры: «Македонию же злочестивому умаляющу Духа Святаго. Паки святии отци исповедаша Его единосущна Отцу и Сыну глаголюще: И в Духа Святаго истиннаго и животворящаго». Параллель была проведена и с одной из наиболее часто используемых стихир: Царю Небесныи, Утешителю, Душе истинныи… Эти слова — буквальное повторение текста Ин. 14:16-17 (И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины…), а также Ин 15:26 и Ин. 16:13.
Однако проблема сложнее, чем это представляется на первый взгляд. В греческом тексте и в молитве Царю небесный, и в Символе веры в словах Бога истинна от Бога истинна слову истины/истиныи соответствует не κύριος, а α̉ληθέια, то есть текст имеет несколько иной оттенок, лучше передаваемый синодальным текстом. В то же время некоторые святоотеческие произведения показывают, что дореформенный текст Символа веры передает смысл не господства, а истинности Бога для человеческого сознания. В качестве еще одного подтверждения того, что к Святому Духу более применимо качество Его истинности, чем господства, можно привести слова свт. Василия о Святом Духе: славимым истинными божественным [Духом]. Трудность перевода слова κύριος на славянский язык продемонстрировала история реформы патриарха Никона.
Разочаровавшийся в своей реформе патриарх Никон уже в 1658 г. распорядился напечатать в Иверском монастыре часослов, отменив часть исправлений, в том числе и в Символе веры. Отстаивая правоту старого текста Символа, в предисловии к своему Житию прот. Аввакум писал: «Потеряли новолюбцы существо Божие испадением от истиннаго Господа, святаго и животворящаго Духа. По Дионисию [Ареопагиту]: коли уж истинны испали, тут и сущаго отверглися». И далее он говорит, какое исправление приняли бы противники Никона: «Лучше бы им в Символе веры не глаголати Господа, виновнаго имени, а нежели истиннаго отсекати, в нем же существо Божие содержится. Мы же, правовернии, обоя имена исповедаем: и в Духа Святаго, Господа, истиннаго и животворящаго, Света нашего, веруем, со Отцем и Сыном поклоняемаго, за Него же стражем и умираем, помощию Его владычнею». Для него слово истинный в приложении к Святому Духу означает то, что Церковь, в которой дышит Святой Дух, есть истинная Церковь. И наоборот, истинная Церковь является свидетельством пребывания в Ней истинного Духа.
Заключение
История бытования текста Символа веры в русской богослужебной и канонической книжности демонстрирует, что он в значительной степени (из-за его высокой важности) был подвержен изменениям, которые, однако, не были стихийными. Не только в результате исправления книг в середине ХVII в., но и под влиянием разнообразных традиций и внутренних причин в богослужебный текст Символа веры вносились соответствующие изменения. Мы не имеем возможности проследить аналогичную судьбу греческого текста Символа, однако косвенные данные свидетельствуют, что с ХI–ХII вв. он оставался практически неизменным. Более удивительным кажется то, что славянский Символ веры, если рассматривать его историко-текстологический контекст, возможно, содержал до справы ХVII в. более архаичный текст, чем имеющийся в распоряжении ученых греческий. Более того, отдельные моменты указывают на то, что изначальный славянский текст Символа веры либо происходил не из Византии, а из славянских государств, находившихся в сфере влияния Западной Церкви, либо представлял собой компиляцию, составленную на основе как греческого, так и латинского текстов Символа веры.
Книжная справа середины ХVII в., изменив текст Символа веры, затронула отчасти его богословское содержание. Учение о значении Богородице отошло на второй план, было усилено эсхатологическое напряжение. Однако, одновременно эти споры также исчерпывающе охарактеризовали возможности русской богословской традиции ХVII в. в решении спорных вопросов как ничтожные. Насильственное внедрение реформы и столь же резкое неприятие ее усугубилось неспособностью к конструктивному анализу и обсуждению сути проблем. Наиболее ярко это демонстрируют дебаты вокруг слова «истинный» применительно к Святому Духу в тексте Символа веры. Если же учесть, что все разночтения в восьмом члене Символа веры, накопленные за ХIV–ХVI вв., не меняли его смысла, то все попытки церковных деятелей ХVII в. решить филологическую проблему оказались тщетны. Более того, споры вокруг реформы способствовали догматизации конкретных текстуальных форм, приведя к появлению двух текстовых традиций — старообрядческой и новообрядческой, что наглядно видно в истории славянского текста Символа веры.
Предложенный анализ текстов приводит нас к однозначному выводу: ни текст старообрядческий, ни текст новообрядческий не противоречат друг другу и не превосходят друг друга по качеству. Новообрядческий текст отличается буквальной текстологической точностью. Старообрядческий текст отражает такие нюансы, которые свидетельствуют о богословской работе мысли в Древней Руси. Анализ текстов показал, что изменение текста Символа веры стало симптомом того, что в русском общественном религиозном сознании произошли глубокие мировоззренческие изменения. Это свидетельствует о колоссальном значении внесения изменений в текст Символа во втором тысячелетии христианства.
Возвращение сегодня к тем богословским парадигмам, которые были более очевидны в русском богословии до Смутного времени и подверглись коррективам в пользу западного богословия в течение ХVII в., говорит о том, что русское средневековое богословие (до конца ХVI в.) — не фикция, а реальность, оказавшаяся куда более живой, чем о ней думали богословы схоластического периода.
Протоиерей Константин Костромин