Протоиерей Иоанн Миролюбов: «Большинство старообрядцев объединяет сегодня не любовь к благочестию Святой Руси, а дистанцирование от РПЦ»

Что произошло при Патриархе Никоне? Как возникла идея Единове­рия? Какова судьба старообрядных и единоверческих приходов РПЦ после революции 1917 года и сегодня? Что привлекает современного человека в старом обряде? На эти и другие вопросы «Русского Дома» отвечает прото­иерей Иоанн Миролюбов, настоятель Покровского храма в Рубцове (Мо­сква), секретарь Комиссии по делам старообрядных приходов и по взаимо­действию со старообрядчеством, руководитель Патриаршего центра древнерусской богослужебной традиции, в прошлом — наставник Гребенщиковской старообрядческой поморской общины города Риги (Латвия). 

В Рижском училище я не просто преподавал, но и создал его, потом руководил учебным процессом. И надо сказать, что старообрядцы-поморцы исторически не имеют церковной иерархии, а соответственно — и полноты Таинств. В том числе и самого главного — Евхаристии. Об этом нельзя не сокру­шаться, особенно если представилась возможность получить систематическое богословское образование. Вот это и есть главное — желание обрести полно­ту Таинств, а заодно и понимание, что в мистическом измерении Церковь может быть только одна.

Но со временем появилось не только личное, но и пастырское измерение, ответственность за паству. Ведь в балтий­ских странах и сегодня проживает более 100 тысяч старообрядцев-поморцев. Уходящие поколения были набожными, глубоко верующими людьми со строгой молитвенной дисциплиной, они умели жить своей внутренней духовной жизнью, не смешиваясь с окружающими народами и критически относясь ко многим «благам цивилизации». Мне самому многому у них пришлось поучиться. Но вот мои сверстники, а тем более последующие поколения — это люди, вполне интегрированные в современное секулярное общество со всеми вытекающими отсюда проблемами духовной жизни, даже попросту — жизни семейной. По­морцы изначально более всего боялись «обмирщения», а оно к ним, как гово­рится, само пришло. Я видел выход не в растворении в Православии вообще, а в обретении остро необходимой полноты церковной жизни при максимальном сохранении прежних молитвенных и бытовых этноконфессиональных традиций. Вот это и давало Единоверие.

Замечу ещё, что в училище я пытал­ся создать атмосферу духовного поиска и осмысления окружающей церковной действительности. Хотя школа наша была малочисленной, примерно треть её выпускников стали православными священниками.

 

Что же произошло при Патри­архе Никоне? Это была эволюция или революция? 

То, что произошло при Патриархе Никоне, требует отдельного разговора. Если попытаться ответить несколькими словами — конечно, «революция»: как по масштабам, так и по методам реализации реформы. Этого современный человек, как правило, просто не понимает: для него реформа не выходила за рамки об­ряда и используемых при богослужении текстов. Глубокое заблуждение. Бого­служебный уклад не «исправлялся» (об этом сейчас подробно может рассказать любой компетентный в вопросе объективный исследователь), а насильно ме­нялся даже не на греческий манер (что само по себе нелепо, ибо менять тогда надо перманентно, время от времени), а скорее на южнорусский, то есть укра­инский. Причём это было уже не первое украинское влияние таких замечательных богословов и церковных писателей, как Захария Копыстенский или Иоанн Вишенский, значительно обогативших круг чтения московских книжников того времени, а условно второе влияние — опосредованное влиянием унии и латинской схоластики.

Если сказать короче — богослужебные книги, увы, не исправляли (да и не умели тогда этого делать), а просто печатали в Москве по современным украинским, что неопровержимо доказали вовсе не старообрядческие ис­следователи. Например, прототипом нового московского Служебника стал украинский Служебник епископа Геде­она Балабана, изданный в 1604 году в Стрятине, что было в своё время дока­зано ещё профессором Киевской Ду­ховной Академии А. А. Дмитриевским. Вообще, о методике «церковной спра­вы» и её направленности имеются сейчас очень серьезные исследования, к сожалению, почти неизвестные нынешнему православному читателю. Я назову, к примеру, томского профессо­ра Н. И. Сазонову и московского прото­иерея Георгия Крылова. И вопрос се­годня правильно ставить так: не была ли необходимость в книжной справе (вообще-то была, но не в тотальной и насильственной), а чем она была, глас­ным образом, обусловлена — причи­нами сугубо церковными или всё же государственно-политическими? Иначе говоря, кто был главным инициатором и «двигателем» — Патриарх Никон или царь Алексей Михайлович? Однозначно — царь. Хотя и Никону хотелось видеть себя «Вселенским Патриархом».

Могли ли эти реформы про­изойти безболезненно? Безболезненно — едва ли, но не так трагично, думается, могли. Ведь в результате мы со времён раскола имеем в значительной степени секуляризованную церковную культуру и зависимость (порою всецелую) от государственной власти. Менялось мироощущение русского человека, его ментальность, общепринятая система ценностей. Я уже не буду говорить о закрепощении крестьян, изоляции духовенства в особом сословии и т. д.

Результат сему — не излечение раскола, первоначально представляющего со­бой протест сравнительно небольшой прослойки духовенства и монашества, а превращение его в массовое движение, национальную трагедию, ослабившую Церковь и государство.

 

Было ли что-то сделано для ув­рачевания раскола? 

Разные были методы «уврачева­ния». Если говорить о XVII-XVIII столе­тиях, то здесь следует либо обратиться к документальным источникам, либо за неподготовленностью читателя тему лучше обойти стороной. Как человеку, хорошо знакомому с  историческими обстоятельствами, мне неприятно, когда говорят о «самосожжениях», видя в этом самоубийственный фанатизм изу­веров (наших общих, увы, предков). Тут, повторю, либо следует привлекать объективные источники и исследова­ния (есть и такие), либо не тревожить память предков. А если говорить о позитивном и принесшем добрые плоды, то это как раз и есть Единоверие. Хотя и здесь не обхо­дилось без перегибов, когда привива­лось оно не без принуждения и откро­венного насилия. Я имею в виду более всего внутрицерковную политику импе­ратора Николая I.

 

Что такое Единоверие и как оно зарождалось? 

Идея Единоверия зародилась в среде старообрядцев. Находились люди, желающие сохранить в соборной молитве и домашнем быту древний рус­ский обряд, оставаясь при этом в числе чад Православной Российской Церкви. Для церковного сознания того времени это было весьма необычно: как могут сосуществовать в одной Церкви два разных обряда? Но по мере увеличения числа прошений о присоединении к Церкви старообряд­цев, не желающих расставаться с при­вычными устоями, менялось и располо­жение к ним Святейшего Синода.

К 1800 году дело дошло и до подачи прошения императору Павлу I большой группой московских купцов. После им­ператорской резолюции «Быть по сему» последовало и определение Священ­ного Синода, которое считается датой образования этого церковного движе­ния. Согласно Правилам Единоверия, старообрядцы, воссоединяющиеся с Православной Церковью, не получали собственных архиереев, но могли иметь в обычных епархиях свои приходы и священников, совершающих богослужение по дониконовским уставам и обычаям. Ряд положений «Правил…» изначально ограничивал распростра­нение Единоверия: стать единоверцами могли только старообрядцы; неедино­верцам запрещалось исповедоваться и причащаться у единоверческого духовенства; смешанный брак мог венчать­ся, по выбору брачующихся, в обычном или единоверческом храме, но детей от этих браков после принятых Синодом в 1881 году дополнений позволялось крестить только в единоверческих хра­мах. Такие односторонние ограничения предпринимались потому, что Единове­рие рассматривалось Синодом как учре­ждение временное, созданное из снисхождения и исключительно в миссионерских целях. То есть Единоверие, по мысли его учредителей, допускалось из сострадания к простодушно заблуждаю­щимся православно верующим русским людям, которым временно попускается применять в богослужении дорогие их сердцу церковные обряды, хотя и по­вреждённые, несущие в себе элементы ущербности, но в конечном счёте не препятствующие спасению. Несмотря на определённые успехи в распростране­нии Единоверия в XIX веке, такой взгляд на Единоверие не мог привлечь к нему широких масс старообрядцев.

Новая веха в единоверческом движении наступила вместе с появлением в 1905 году манифеста «Об укреплении основ веротерпимости». Внимание единоверцев было привлечено к решению накопившихся проблем: уравнению единоверческого духовенства и приходов в каноническом статусе с новообрядными, соборная отмена клятв 1666-1667 годов, обретениe собственного епископата. Наступило время кардинального изменения во взглядах на историю причины церковного раскола XVII века. Были созваны Первый (Санкт-Пе­тербург, 1912) и Второй (Нижний Новго­род, 1917) Всероссийские съезды право­славных старообрядцев (единоверцев). Помимо прочего, на съездах поднима­лись и вопросы о равночестности старо­го и нового церковных обрядов, о под­линном Единоверии друг с другом всех чад Российской Православной Церкви и желательности в дальнейшем использовать иное самоназвание — православ­ные старообрядцы.

7 марта 1918 года на Священном Со­боре Российской Православной Церкви взамен прежних Правил Единоверия было принято Определение о Единове­рии, состоящее из 19 пунктов, согласно которым единоверческие приходы «вхо­дят в состав православных епархий» и «управляются особыми единоверческими епископами, зависимыми от епархиального архиерея». При этом отсутству­ют какие-либо препятствия при перехо­де чад Российской Церкви в единовер­ческие приходы и, наоборот, предусма­тривалась возможность перехода обыч­ного прихода на старый обряд, для чего было необходимо изъявление желания четырёх пятых всех полноправных прихожан. Всего к 1917-1918 гг., когда православные старообрядцы (едино­верцы) смогли добиться разрешения большинства волнующих их ранее про­блем, они имели более 600 действующих храмов, 9 мужских монастырей, 10 жен­ских монастырей, 90 монахов, 170 мо­нахинь, более 170 послушников и более 480 послушниц.

 

Какова судьба единоверческих приходов после революции 1917 года?

В годы церковных репрессий единоверческие приходы были подверг­нуты почти полному уничтожению (к 1938 году уцелело 2 сельских прихода). Тому имеется несколько причин: среди единоверческих приходов не было при­знаков обновленчества, приспособления к времени и власти; основная масса их прихожан принадлежала к сослови­ям, подлежащим полному уничтожению; в этих приходах были сильны традиции соборности, общинности, взаимопод­держки; был глубоко укоренён бытовой и семейный уклад, что вызывало у новой власти особую озабоченность.

 

Единоверие в России сегодня — ка­кое оно?

Сегодня в Русской Православной Церкви имеется более сорока старообрядных (единоверческих) приходов, причём не только в России, но и на Укра­ине, в Белоруссии, США, Латвии.

Принципиальное значение для Единоверия имело постановление Помест­ного Собора Русской Православной Цер­кви 1971 года, признавшее клятвенные запреты, ранее наложенные Соборами 1656 и 1666/1667 годов на древние рус­ские богослужебные обряды и придер­живающихся их, «яко не бывшие». Собор утвердил равночестность старых и но­вых церковных обрядов и засвидетель­ствовал, что «спасительному значению обрядов не противоречит многообразие их внешнего выражения». Новая реальность требовала переосмысления целей и задач Единоверия, что и произошло в ноябре 2000 года во время торжествен­ного празднования 200-летия его осно­вания, когда единоверческими священ­нослужителями Русской Православной Церкви в предстоянии виднейших цер­ковных иерархов в Успенском соборе Московского Кремля был отслужен мо­лебен по древнему чину. На юбилейной конференции в приветственном слове Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II прозвучала высо­кая оценка факту учреждения Едино­верия, чрез которое из церковного рас­кола «…многие вернулись в дом отчий, стали возлюбленными чадами Матери-Церкви, наследниками её благодатных даров».

Итоговым результатом конфе­ренции стало всеобщее убеждение её участников, среди которых было нема­ло старообрядцев, что современное Единоверие должно быть способно и в дальнейшем выполнять своё предназ­начение — служить единению русско­го церковного народа, быть залогом и знаком надежды на это единение. На конференции говорилось о необходи­мости разработки для единоверческих приходов новой концепции их бытия, реабилитации древнего богослужебного уклада, было решено впредь назы­вать себя старообрядными приходами Русской Православной Церкви, посте­пенно отказываясь от прежнего наиме­нования. Существование внутри Русской Православной Церкви обрядового мно­гообразия должно свидетельствовать окружающему миру не о разобщённо­сти церковного организма, а, наоборот, о способности её членов «сохранять единство духа в союзе мира» (Еф. 4,1-3), о богатстве богослужебной практики и глубине внутреннего потенциала Цер­кви. Архиерейский Собор 2004 года учредил общецерковную Комиссию по делам старообрядных приходов и по взаимодействию со старообрядчеством (руководитель — митрополит Волоко­ламский Иларион).

По благословению Святейшего Па­триарха Московского и всея Руси Ки­рилла в Москве при Покровском хра­ме в Рубцове 3 июля 2009 г. учреждён Патриарший центр древнерусской богослужебной традиции, призванный стать основной базой для деятельнос­ти Комиссии по делам старообрядных приходов. Создаваемый центр должен в своей деятельности служить делу подготовки кадров для старообрядных приходов и способствовать развитию исследований в области исторической литургики и музыкальной медиевистики, чтобы прикосновение православных людей к древнему богослужению имело не какой-либо случайный, а на­учно выверенный характер, основан­ный на подлинной святоотеческой ду­ховности.

Продолжительность богослужений, конечно, различается. Хотя в самой меньшей степени это относится к собственно литургии, имеющей одну и ту же последовательность. В большей степени — к службам суточного круга. Хотя в некоторых обычных храмах, чаще монастырских, сегодня встречается желание совершать богослужение не по «сложившейся традиции», а всё же по Типикону. Интересно, что находится не­мало сторонников такого богослужения. Но сразу замечу, я, в отличие от многих современных старообрядцев, не считаю строгое следование «уставности» абсо­лютным императивом для всех право­славных приходов. Меняются условия жизни и психологические характеристики нынешних прихожан. Меняются не в лучшую сторону, тем не менее это объ­ективная реальность. Но проявляется и востребованность к «уставному» бого­служению. Почему бы не существовать таким приходам?

Самое же главное отличие — не в деталях (крестное знамение, лестовки, подручники, земные поклоны и т. п.), а в самом характере богослужения, в том, что можно назвать литургическим бла­гочестием. То есть уставно молится вся присутствующая на богослужении община, а не собрание погружённых в собственные переживания инди­видуумов. Например, недопустимо свободное хождение по храму, прикла­дывание к образам и другим святыням в произвольно выбранные моменты богослужения. Строгое молитвенное унисонное пение. В общем, если человек попал в единоверческий храм случайно, он сразу чувствует иную атмосферу. Для многих она непривычна и даже отталкивает, а иные говорят, что ранее не понимали, как на самом деле в храме должно молиться…

Мне очень не по нраву это слово — «никонианин». Почитателей давно почившего Патриарха не так много в современной Церкви. В других Поместных Церквах и вовсе практически нет.

А вести себя в любом храме, как мне кажется, всегда надо так, чтобы не нару­шать внутренний порядок и не мешать другим. Не знаешь обычаев — стой, при­сматривайся, делай как все. Это скорее вопрос воспитанности. Некоторые пра­вила в одежде требуется соблюдать, не больше, чем в обычных православных монастырях. Я всегда рад новым людям, в этом вижу и главный смысл современного Единоверия — свидетельство перед церковным народом о том, как молились наши предки. Не имеющий прошлого — не имеет будущего. Люди ведь сейчас выбирают себе приход «по вкусу», да и пусть, мы ведь требуем к себе только уважения. И правильнее сказать, что не к себе, а к тому, что звалось Русью Святой. Нынешний почти всеобщий манкуртизм не могу считать явлением нормальным. И не будут окружающие народы уважать тот народ, который не уважает и не инте­ресуется своим прошлым. Бояться будут, уважать — нет.

А в отношении крестного знамения картина почти обратная. Часто ко мне обращаются люди, которым за двупер­стие «попадало» в обычных храмах. И это при декларируемой «равночестности».

Единоверческих храмов очень мало, не всегда они территориально доступны. Тем более для старообрядцев, проявля­ющих к Православной Церкви интерес. Радоваться таким людям надо, а не заме­чания делать.

Нет, конечно. Сами постоянные прихожане стараются иметь «молитвен­ную одежду». Это древний обычай, но точно уж по нашим временам необязательный. А вот скромность в одежде надо соблюдать.

Старообрядцы к нам приходят, нередки случаи присоединения. Есть целые приходы, возникшие из прежних старообрядческих общин. Но в город­ских единоверческих общинах прихожане составляются в значительной или даже большей части из прихожан обыч­ных приходов. Тянет людей древний чин.

Самое результативное сотрудниче­ство — добровольное при реализации какой-то культурной или издательской программы. Приведу в пример недавний удачный результат — совместная ра­бота над изданием учебного пособия по древнерусской литургии, над которым трудились священнослужители основ­ных старообрядческих согласий и ваш покорный слуга.

В целом же отношение старообряд­цев к Единоверию неоднозначное и не всегда комплементарное. Да и само старообрядчество достаточно много­лико и разнообразно. Кто-то знает по историческим источникам, что Единове­рие принималось не во все времена до­бровольно, кто-то остерегается любых опасностей утери самоидентичности, кто-то сознательно или подсознательно понимает, что Единоверие восстанавливает древнее богослужение в более аутентичной форме, чем это сохранилось в старообрядческих согласиях…

Меня весьма удивило нежелание оргкомитета «Всемирного старообрядческого форума», состоявшегося недавно в Москве, видеть на мероприятии в качестве гостей представителей едино­верческих приходов. Горько признать, но факт наводит на мысль, что абсо­лютное большинство старообрядцев объединяет сегодня не столько любовь к благочестию Святой Руси, сколько дистанцирование от Русской Православ­ной Церкви. Ещё более удивительно, что мероприятие было организовано не без активного участия государст­венных служащих, столь красноречиво говорящих о единстве и консолидации русского народа.

А жизнь между тем «жительствует». И Единоверие было и остаётся залогом народного единства, причём залогом действенным. При этом перед нами стоят ещё большие текущие задачи — прежний статус Единоверия в Русской Православной Церкви во многом исто­рически себя изжил, а нынешний статус старообрядных приходов ещё соборно не оформлен.

Несомненный факт: число едино­верческих старообрядных приходов растёт, хотя сегодня их настоящее служе­ние и будущность практически всецело зависят от расположения или нерасположения к ним правящего архиерея той или иной епархии. Замечу, что и число старообрядческих приходов тоже растёт. Хотя их «хоронили» уже столетиями назад, да и в наше время. Так что же происходит?

Много об этом думал, а поделиться с читателем пока готов только отчасти. В моём представлении душа русского человека во многом, конечно, европейская, но достаточно много в националь­ном характере и от Востока. Это нехоро­шо и не плохо. Для меня это данность.

И хотя христианство есть религия духовной свободы, но не свободы, понимае­мой вульгарно. Наша душа жадно ищет традиции, в какой-то степени — и формы. И идёт туда, где находит. Тут, как гово­рится, загадка. Но, думается, не слишком ошибаются те, кто именно в старом об­ряде (не говорю старообрядчестве, это всё же явление особое, со своей истори­ей и сформировавшимися принципами) видит национальное проявление христианской веры.

Вспоминаю один давний случай. Приезжал в Ригу, где я тогда служил в старообрядческой общине, по своим научным делам известный лютеранский богослов Карл Христиан Фельми. А дело было на праздник Троицы, поём литии на старообрядческом кладбище. И вот весь день почтенный профессор ходит за нами, смотрит, как молимся, думает, не уходит. Что-то ему видится, хочет по­нять… Уже прошло несколько лет, как он стал православным диаконом Василием.

Может, тогда что-то углядел…

Источник: газета Русский дом, март 2019
Беседовал Андрей Викторович Полынский